Арсеня, умело, со знанием дела, избитый. Негритянски обьёмные, кровавые губы. По-китайски заплывшие, кровавые глаза. Отхуяченные досиня российские уши. Свёрнутый влево греческий нос. Томатная маска космополита. «Братуха, есть чё разломиться?» Задирает футболку и показывает ужасающие бело-красные ожоги от паяльника. Не тем задолжал. «Есть, но раствор грязный, от него трухает». «Похуй, давай». Всю ночь, свесив помятую башку, просидел на батарее в подьезде, блевал и чесался.
Слава Труханов – на рынке залез в карман здоровяку в кожаном плаще, да так и завис, уснул, вымыкнул с рукой в чужом кармане. Здоровяк удивлённо обернулся. Крик, хлёстские удары, искренняя помощь сограждан в экзекуции - на рынке щипачей не жалуют.
Набик, умирающий на носилках у машины скорой – пока его несли с пятого этажа с гигантским абсцессом от грязной иглы в паху, зараза стронулась и накрыла организм. Гной попёр по венам.
«Светке… Светке не говорите…» последние, задыхающиеся слова Набика. Какой Светке? Чего не говорить? Никто и никогда не узнает. Санитары: «Прибрался, наркоша. Зря, блядь мудохались».
Муся, торопливо жрущая ханку при задержании. Увидев летящую ей в лицо мусарскую дубинку, зажмурилась и начала жевать интенсивнее. Хуевидный фонарь через всё ебало держался, меняя цвет, почти полтора месяца. Каменные ботинки омоновцев, ходящих по спинам. Вся хата устлана нарками, облава на точке.
Пиночет, с поварёшкой у плиты. Орёт на мать: «Мама, ты выпила? Тебе хорошо? Я тебе мешал? И ты мне не мешай, блядь!»
Та косматая, в драном синем халате лезет к плитке, всхлипывая : «Сыночек, не надо, прошу тебя…Брось эту отраву…». Пиночет взрывается: «Пошла на хуй говорю отсюдова!». Умер в такси от передозы.
Чайка, сидящая на грязном полу подьезда в соплях и слезах и воющая: «Ну дай хоть немного, ну дай… ну пожа-а-алуста… ». «Отьебись, самому мало».
Пельмень, собравший у всех деньги и ушедший на точку. Час нету, два. «Сука, кинул» - общая мысль. Не кинул, хотя может и хотел. На точке встретил кого-то, кому был сильно должен. Убили Серёжу в подьезде двумя ударами бабочки в шею. А мы, в двух кварталах оттуда всё ждали, ждали. Материли его, уже мёртвого.
Соболь в пустой хате (проширял всё) ищет вату, чтоб перебрать мутный раствор. Не найдя, разрезает свою кровать (половинку дивана), и берёт оттуда жёлтую, свалявшуюся. Мотает её на иглу. «Дима, да ты ебанись-она же грязная!» «Да ни хера не будет». Соболь через полчаса. Зелёный, трясущийся,весь в вонючем поту, варит ещё. Мусю отправляет к соседям за ватой.
Супруги Ларины. Сидели, подвисали. Он, с трудом открыв глаза, заметил, что она вся синяя. «Язык, язык заглотила!». Сшибает её на пол, мнёт, пытается разжать ей зубы. Орёт в облупленный потолок: «Гааааленька!!!». Хватает со стола закопчёную ложку, и еле-еле, с хрустом, разжимает ей зубы. Тихо подвывая, лезет трясущимися пальцами в рот исдыхающей жены, выковыривает из дыхательного горла сухой, с пепельным налётом, завернувшийся язык. Вдыхает в неё воздух, толчками давит на грудину. Так минут десять. Ложкой, видать, повредил ей десну, оба в крови. Её длинные ресницы вздрагивают. Глаза медленно открываются. Ларин тяжело дышит и гладит её по красивому мертвенному лицу. Она смотрит на него мутными после того света глазами. Вся нижняя половина лица у него в крови, верхняя - в слезах. «Ой, Серёженька, а у тебя кровь» испуганно говорит она.
Макс Антипов. «Макс, ты замечал, что кумарить начинает волнами?» «Не знаю, у меня сразу один девятый вал». В подьезде поймал за долги бывшего металлиста Репу. Бить не стал, а просто срезал ему длинные белокурые волосы опаской. Репа аккуратно собрал отстриженное в пакет и на следующий день бегал по парикмахерским, сбывал хаеры пастижорам на парики. Макса Антипова забили насмерть молотком два ещё более, чем он, конченых наркомана. Он пришёл забрать у них долг, их кумарило, они точно знали, что у него есть – конечно, надо убить. За их хатой пасли милиционеры, и поэтому, когда они выносили большую челночную сумку с неумело распиленным в ванной ножовкой Максимом, их слотошили.
Юра Тампик, которому после пулевого удалили левую почку и треть желудка – и ширяющийся пуще прежнего.
Лысый, у которого открыты три категории гепатита. «А» (с армии, от воды), «В» и «С» от ширки неиндивидуальными баянами в сомнительных компаниях. Лежал в наркологии семь раз. После седьмого твёрдо решил, что уж теперь-то точно всё. Завязка. Сколько можно? Шёл по улице к девчонке, а тут в доме рядом облава, шерифы берут неисправно платящую наркоточку. Из неизвестного окна, откуда-то сверху и сбоку прилетел и упал в снег (совсем не там , где дежурил курсант школы милиции), плотный пакет. Под ноги Лысому. Лысый поднял. Лысый зашёл в подьезд и непослушными руками открыл. Лысый увидел граммов десять каменистого, желтоватого… Лысый сел на иглу опять. «На хуя поднял?» «Думал - филки». «А когда увидел, что не филки, чё не выкинул-то?» «Думал - продам». Наверное сам Бог не хотел, чтобы Лысый завязывал.
Ёж, сколовшийся сам, и присадивший на иглу собственную (!) мать. Банчил сам, закрыли. Продолжила дело сына мама (эффектная стройная блондинка, приятно было обращаться), и из зоны он вернулся уже на раскрученную точку. Взял дело в свои руки. Через год закрыли обоих. Банчить продолжал отчим-уркаган, немногим старший Ежа.
Бандос, осознавший, что жить наркоманом невыносимо, а бросить практически невозможно, решил задёрнуть шторки. Устал быть ублюдком. Вколол себе тройной дозняк летом на крыше, лег на расстеленную куртку умирать. «Чувствую – всё, отьезжаю. Ну, думаю – заебись, наконец-то. Часов через пятнадцать очнулся, весь сука затёкший, печень болит. Блядь, не получилось – ЖИВОЙ…». Следующая его попытка призваться в подземные войска тоже примечательна – ввёл себе в вену пять кубов рафинированного растительного масла «Олейна». «Зачем, Костян?» «Да заебало всё». Почему-то не умер.
Полароидные фотографии Н. с трёхгранным напильником в заднем проходе, развешанные по всему району. Задолжал отчиму Ежа. Долг платежом страшен.
Ларин, упиздяренный в сопли. Пятикубовым шприцом грозящий своему двухлетнему сыну : «утютютю…». Пока жена работала проституткой по вызовам, он присматривал за малышом.
Лось, супруга которого кололась в период беременности и лактации. К удивлению всех родила здоровенького с виду младенца. Мало кто знал, что ночами он никак не мог успокоиться, кричал, пока она не вкладывала ему в ротик марлечку, а в марлечке ватка, а в ватке вторяки. Позже выяснилось – пацанёнок почти слепой.
И все они начали с одного единственного укола.
Уважаемый посетитель, Вы зашли на сайт как незарегистрированный пользователь. Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо зайти на сайт под своим именем. |
